Око Силы. Вторая трилогия. 1937–1938 годы - Страница 164

164

– Привыкайте, товарищ Хо!.. Я думал, почему написал не о вас, а о горе Кунлунь? Наверное, потому, что Кунлунь – символ всего великого в нашем мире. А наша встреча, товарищ Хо, – великая встреча. Сталин не понял…

На смуглом лице мелькнула улыбка.

– И не поймет… А ведь первая встреча Земли и Неба – это великий поворот. Вы, на Тускуле, боретесь за социализм. Долг нашей партии помочь вам. И не потому, что мы ждем от вас ответной помощи, нет!.. Революция на Земле и революция на Небе – не это ли начало перемены мира?

Человек в даньи помолчал, затем покачал головой:

– Интересно все же, как вы решаете аграрный вопрос? Коллективизацию уже провели?

Это была шутка, но Косухин попытался ответить:

– Мы смотрим на учение Маркса иначе, чем большевики в России. Для нас главное не цитаты, а основная идея: общество без частной собственности и эксплуатации…

По-китайски выходило плохо, но человек в даньи понял:

– Да, товарищ Хо, такой смелости с классиками мы себе позволить еще не можем. Вы – люди Неба, вы смотрите издалека. У нас еще любят цитаты… Товарищ Сталин и его Коминтерн хотят, чтобы мы строили их социализм с лагерями и продразверсткой. Они не правы. Нам не нужна их диктатура – нам нужна социалистическая, новая демократия…

Он прошелся по пещере, затем вернулся к столу, бросил окурок и тут же закурил новую сигарету.

– Впрочем, сейчас важнее ваши дела. Вернее, наши – ведь партии небезразлично, что происходит на Тибете. Вы уже обдумали, что вам надо?

– Да, – заторопился Косухин. – Продовольствие, карты, оружие – и человек тридцать…

– Не больше? – темные глаза блеснули. – Может, вам дать полк? Шучу!.. Вы правы, товарищ Хо, полк там не пройдет. Мы дадим вам лучших бойцов. Я попрошу товарища Пэн Дэхуэя, у него есть кадры еще с времен Великого Похода… Как вас устроили? Нормально?

– Да, спасибо, – кивнул Чиф. – Даже неловко. Мне дают мясо, а бойцы едят чумизу…

– Это ненадолго, товарищ Хо, в походе будет другой рацион. Ну и наконец… Что вам подарить? На память.

Косухин растерялся – он пришел сюда не за подарками.

– Вожди обычно дарят свои сочинения с автографами. Поскольку наш отдел пропаганды уверяет, что я – вождь, то надо следовать этому примеру. Но в поход книгу вы не возьмете, патроны важнее…

Человек в даньи помолчал, вновь усмехнулся.

– В нашей стране другая традиция. Друзьям дарят надписи. Каллиграфия – искусство не менее сложное и прекрасное, чем живопись. Если хотите, я запишу вам на память свое стихотворение. Оно небольшое, но листка вполне хватит, чтобы им разжечь костер…

Он присел к столу и взял кисточку. Лист желтоватой рисовой бумаги начал покрываться столбиками иероглифов.

– Про это стихотворение уже рассказывают легенды, товарищ Хо. Фольклор революции! Недавно наша газета написала, будто несколько бойцов, попавших в окружение, уже готовились к смерти, но, услыхав по радио, как диктор читает эти стихи, воспрянули духом и вырвались из кольца. Это, конечно, сказка. Я запретил читать мои стихи по радио, но, говорят, бойцы действительно переписывают кое-что из моих опусов. Мои статьи, похоже, нравятся им значительно меньше. Вот, прошу… Я прочитаю вслух, медленно, вы поймете. Стихотворение называется «Люпаншань». Я написал его два года назад, когда мы прорывались на север через провинцию Ганьсу…

Человек в даньи встал, положил листок на стол и начал читать наизусть, негромко, чуть прикрыв глаза:

Там, за бледными облаками,
Гусь на юг улетает с криком.
Двадцать тысяч ли пройдено нами,
Но лишь тех назовут смельчаками,
Кто дойдет до Стены Великой!
Пик вознесся над Люпаншанем,
Ветер западный треплет знамена…
Мы с веревкой в руках решаем,
Как скрутить нам седого дракона…

Книга шестая. Орфей и Ника

Глава 1. Детектор лжи

Гранит казался теплым. Апрельское солнце нагрело камень, и можно было без страха прислониться к высокому парапету бесконечной набережной, наблюдая за неслышным течением широкой реки. День выпал на славу – ясный, безоблачный. Над рекой деловито кружили птицы, где-то неподалеку играл духовой оркестр, воздух был свеж и чист…

Человек, стоявший у гранитного парапета, дернул плечами и запахнул пальто. День был теплым, но холод шел изнутри, от самого сердца. Вначале казалось, что к этому можно привыкнуть. Январь, февраль, март… Он был болен уже больше трех месяцев. Человек еще раз окинул взглядом реку. Внезапно показалось, что он уже бывал здесь, именно на этом месте. Только показалось. Январь, февраль, март – все, что он помнил. Дальше начиналась пустота.

«Сколько мне лет?» На мгновенье он испугался, но память, которая теперь – с января – работала безукоризненно, тут же подсказала. Ему двадцать пять. День рождения – 15 февраля, место рождения – город Харьков…

Человек огляделся, бросив взгляд на фланирующие по набережной парочки. Зря он вышел в город! Лучше всего было запереться в номере, взять рижское издание Уоллеса, купленное на прошлой неделе на толкучке возле площади Мира, и проваляться на диване весь день. А можно вообще не читать, а просто лежать неподвижно, закрыв глаза и завесив окна шторами. Так ему становилось легче, даже холод куда-то исчезал…

«Не раскисать!» – прошептал он, словно заклинание. Не раскисать! Он болен, он потерял память, но врачи обещают, что это ненадолго, все снова вернется. Он вспомнит. Он обязательно вспомнит! А пока – не раскисать, работать, заново заучивать собственную биографию… 15 февраля, город Харьков, семья рабочего-металлиста, отец погиб на деникинском фронте в 1919-м, мать умерла через два года, беспризорник, колония имени Дзержинского… Внезапно вновь почудилось, что он помнит эту набережную, эту неспешно текущую реку и даже холод – такой знакомый, привычный. Да, тогда было холодно, он шел по набережной, так же подняв воротник пальто, ему было плохо… Может, уже тогда он был болен?

164