Око Силы. Вторая трилогия. 1937–1938 годы - Страница 32

– Как – куда? – человек в светлой гимнастерке был явно удивлен. – Отбывать, стало быть. Нагрешили перед родиной, Юрий Петрович, пора искупать!

– Так меня судили?

Вместе с жизнью возвращалось сознание. Его не убили. Наверное, и не собирались, лишь показали вход в преисподнюю…

– Судили, судили! – охотно, почти весело подтвердил неизвестный. – Правую руку, будьте добры, Юрий Петрович…

Щелчок – запястье сжала сталь.

– Не очень давит? – неизвестный защелкнул другой «браслет» на своем левом запястье. – Полагается. Вдруг у вас нервы разгулялись: броситесь куда-нибудь, еще ногу подвернете… Да что это с вами? Не заболели? А ну-ка, ну-ка…

Фляжка… Юрий послушно глотнул – рот опалило, по телу пробежал огонь, на мгновенье перехватило дыхание.

– Лучше?

Тьма отступила. Освещенное фонариком подземное помещение уже не казалось преддверьем смерти. Просто подвал, разве что излишне сырой…

– Ну, пойдемте, пойдемте…

Сопровождающий заботливо светил под ноги – дабы не угодить в лужу или не споткнуться о случайный камень. Шли долго, и каждый шаг удалял от страшного коридора, в котором исчезли остальные. Орловский понял, что зря роптал на Творца – ему повезло. Впрочем, повезло ли? Он идет не на волю, еще ничего не кончено…

Во дворике ждала машина – на этот раз легковая, обыкновенная «эмка». Сопровождающий предупредительно распахнул дверцу. Юрий шагнул и остановился – наручники мешали.

– Ах да, извините…

Через секунду рука была свободна. Юрий сел на заднее сиденье, вдохнул приятный запах кожи и прикрыл глаза, даже не почувствовав, как машина тронулась с места. Внезапно захотелось спать…

– Юрий Петрович, вы, кажется, интересовались?

Орловский заставил себя очнуться. Перед глазами был конверт из плотной белой бумаги. Юрий недоуменно повертел его в руке.

– Открывайте! Не бойтесь! – тон был такой, будто внутри подарок к Первомаю или к отмененному Рождеству.

…Маленький листок бумаги – плотной, мелованной. «СССР. Особое Совещание при Народном комиссариате…» Буквы путались, неяркий свет лампочки в салоне не давал всмотреться. Выходит, его действительно судили? Невольно проснулось любопытство, но проклятые буквы продолжали плясать…

– Вы не скажете… сколько? Я плохо вижу.

– Да сколько же, Юрий Петрович? Статья 58, пункты 10 и 11. Стало быть, двадцать пять.

– Двадцать пять лет!..

Срок, давно ожидаемый и, в общем, не такой страшный по сравнению с тем, что чуть было с ним не случилось, внезапно предстал перед Юрием со всей ясностью… Двадцать пять лет – «четвертак». Ему сейчас тридцать три, значит, он выйдет в пятьдесят восемь, и это будет год 1962-й… Считай, до конца жизни…

– Двадцать пять лет! – повторил он, все еще не веря.

– Именно двадцать пять лет, и пять лет поражения в правах, – охотно подтвердил энкаведист. – Ежели по-простому, четвертак – в зубы и пятак – по рогам…

Орловский не стал отвечать. «Поражение в правах»! Значит, на свободе у него имелись права? Хотя, конечно, он имел право свободно выйти из дому и даже съездить к Черному морю – в законный отпуск, согласно Сталинской Конституции…

– Простите, как мне к вам обращаться? – поинтересовался он. Вопрос, может быть, и лишний, но все-таки чекист называл его не «проблядью», а «Юрием Петровичем».

– Ну, сразу видно, что вы человек неопытный! Обращаться следует просто – «гражданин начальник»… Шучу, Юрий Петрович, зовите Костей…

От неожиданности Орловский не удержался и хмыкнул. «Костя» усмехнулся в ответ, и Юрий стал исподтишка разглядывать своего спутника. Лет двадцать семь – двадцать восемь, приятное лицо, ямочки на щеках, глаза веселые… Костя!

– Извините… Константин… Как вас по отчеству? Я не привык…

– Так и я не привык, – развел руками «Костя». – Я, Юрий Петрович, чего к вам по имени-отчеству обращаюсь? Потому что вы, можно сказать, интеллигент, человек к подобному обращению привычный. Нас в училище так наставляли: для контакта и полного доверия надо обращаться к человеку, чтоб ему было приятно. А мой батя – столяр, я к этим отчествам и не привык. Как слышу – так сразу чувствую, что попал к начальству на ковер. Так что уважьте.

– Хорошо… Константин, – кивнул Орловский. – Меня куда, в лагерь?

«Костя» весело засмеялся, словно его подконвойный удачно пошутил.

– Помилуйте, Юрий Петрович! В лагерь иначе направляют. Да и нечего вам там делать. С вашей статьей вам там даже «придурком» не стать. Вы понимаете, о чем я?

Юрий кивнул. «Придурки» – кажется, лагерная обслуга. О великий могучий советский язык!..

– А мы с вами совсем в другое место едем. Да вы не горюйте! Нам теперь, можно сказать, вместе срок отбывать.

– Вас-то за что? – не удержался Орловский.

– Служба такая! – рассмеялся энкаведист. – Прикажут – и срок отбывать буду, и лес на Печоре рубить…

Юрий решил больше ни о чем не расспрашивать. Когда будет надо – скажут. Возможно, в Большом Доме, ему не поверили. Не поверили – и устроили спектакль в черном подземелье с упырями в кожаных куртках. А теперь, когда он, «размяк», этот разговорчивый весело и ненавязчиво начнет задавать вопросы… Жернова продолжали вращаться. Он не выскользнул – и выскользнуть ему не дадут…

Юрий быстро взглянул на удобно устроившегося рядом «Костю». Да, этот поумнее и потолковее прежнего следователя! Значит придется иметь дело с ним, улыбчивым. Песчинка в жерновах… Без надежды на победу, на жизнь, но придется…

Как ни краток был его взгляд, энкаведист все же успел заметить:

– Может, курить хотите, Юрий Петрович? Вон, в дверце пепельница. Вы ведь «Нашу марку» предпочитаете?