Око Силы. Вторая трилогия. 1937–1938 годы - Страница 77

Он проговорил нужные слова громко – благо за разрывами снарядов никто не мог услышать. Вот и все… Осталось лишь молить Того, Кто забыл о погибающих….

…Вспышку он заметил сразу, но вначале не обратил внимания. Однако рядом с нею появилась еще одна, затем третья, пятая. Кажется… Да! Снаряды разрывались в воздухе, сгорали там, где была граница свода… Орловский затаил дыхание. Может, просто случайность? Дефект взрывателя, неверный прицел… Нет, это уже заметили другие, послышались удивленные крики… Действует? А самолеты? Где они?

ТБ-3 были уже почти рядом. Первая тройка разворачивалась, заходя на боевой вираж. Еще минута, еще несколько секунд… И тут крайняя машина, та, что была ближе всего к лесу, исчезла, расплылась желтым пятном… Есть!

Свод Надежды не пускал серебристых убийц. Вторая машина исчезла почти одновременно, затем третья – три безобразных желтых пятна над лесом… В траншеях стоял крик, удивленный, отчаянный. Юрию все еще не верилось. То, что не мог Великий Фроат, чем не владели Гхел Храбрый и Ранхай Последний, стало оружием в руках ЗК Орловского…

Вторая тройка попыталась уклониться в сторону, но не успела. Две машины сгинули в один миг, третья взмыла вверх, но все же задела свод – желтое пятно расплылось высоко вверху. Остальные стали расходиться в разные стороны. Опытные пилоты уже что-то поняли, хотя узнать правду им едва ли удастся. О чем они подумали: о зенитках? о крупнокалиберных пулеметах? ТБ-3 перестраивались на ходу, место погибших заняли новые. Теперь бомбардировщики заходили с противоположной стороны…

Только когда сгорела восьмая машина, кто-то, в воздухе или на земле, понял, что легкой победы не будет. Уцелевшие повернули назад, их строй был так же ровен, они не сдались, они были готовы вернуться…

Юрий перевел дыхание. Получилось! Он смог остановить бойню! Он отомстил! За всех: за отца, за брата, за учителя, за друзей! Рука скользнула к голенищу. Если краснолицый прав, скоро кое-кто пожалеет, что ЗК Орловского заставили разбирать рукопись замученного ими старого дхара. «Горячий Ветер» – огненное облако пойдет на Столицу. Не уйти никому, разве что Усатый успеет спрятаться в подземный бункер. Но и землю можно вмять, расплющив укрытие в лепешку…

И тут только Юрий понял. Столица! Сотни тысяч, миллионы – виновные и безвинные. Огонь не разбирает, он просто сжигает, превращая людей в черные огарки. Значит, война? Орфей уже не усмиряет безумцев, он несет смерть, он карает…

Юрий вытер пот со лба. Кажется, он сам стал безумцем. Хуже – убийцей! Те, кто был в самолетах, превратились в желтый дым. Наверняка, погиб командир, погиб флаг-штурман капитан Четвертаков, просивший не отзываться о его части плохо… Их уже не вернуть. Убийцы ведали, что творили, но кто дал право ему, Орфею, судить? Кто дал право карать?

…Куда-то бежали солдаты, надрывали глотки ошалелые командиры, а Юрий, швырнув на землю ненужный револьвер, не спеша шел вдоль опустевшей траншеи. Радости не было – только страшная усталость. Вспомнилось лицо святого на фамильной иконе. Георгий не гордился победой. Может, просто не оставалось сил, а может, каппадокийский сотник понял, что убивать и ненавидеть – тоже грех… Почему тогда загорелась свеча? Впрочем, стоит ли мудрствовать? Возможно, просто для того, чтобы он вспомнил в этот страшный час маленький огонек, отражающийся в потемневшем серебряном окладе…

– Товарищ майор! Сюда нельзя!

Их было двое – молодые, порядком испуганные бойцы, державшие винтовки неумело, наперекосяк. Юрий очнулся. Хорошо бы успеть уйти подальше, пока вокруг паника…

– Мне надо пройти, товарищи!

Он достал бордовую книжечку и показал караульным. Те растерянно переглянулись:

– Не положено, товарищ майор. Мы лучше лейтенанта покличем!

Лейтенант оказался таким же молодым, растерянным, вдобавок смертельно побледневшим при виде удостоверения.

– Вы… товарищи бойцы! Вы что, не видите, кто перед вами?

– Не надо, лейтенант! – Орловский шагнул вперед, оказавшись как раз между бойцами. Секунда – и крепкие руки сжали запястья.

– Маску! Живо!

Голос «лейтенанта» стал совсем другим – жестким, решительным. Юрий успел лишь оценить этот маскарад, когда один из «бойцов» достал что-то из-за спины. Обожгло горло, в мозг словно вонзились тысячи острых иголок, и Орловский провалился в бездонную гулкую тьму.

…Единственное, что он еще ощущал – это время, бесконечное, бездонное. Не было ни страха, ни надежды, лишь молчаливая покорность этой всевластной вечной ночи…

– …Еще минуту!

По векам резанул свет, что-то острое укололо в предплечье…

– Пришел в себя…

– Хорошо! – второй голос показался знакомым. – Оставьте нас…

Безразличие уходило, сменившись болью. Ныло все тело, ломило правую руку. Бьющий в глаза свет казался невыносимо ярким.

– Юрий Петрович, вы меня слышите?

– Свет… уберите.

Губы с трудом шевельнулись, но сознание уже возвращалось. Орловский понимал, что лежит на чем-то жестком, где-то рядом горит фонарь. Воздух был сырым и одновременно затхлым.

Глазам стало легче. Орловский с трудом разлепил веки. Фонарь, низкие деревянные нары, сырой камень вокруг…

Рядом с ним сидел человек в широком плаще. Капюшон закрывал лицо; вдобавок фонарь был установлен так, что неизвестный остался в густой тени. Впрочем, голос выдавал того, кто когда-то называл себя Агасфером, а теперь предпочитал скромную фамилию Иванов.

– Ну что, пришли в себя?

– Вполне!

Юрий сдержал стон и попытался встать. Ноги не держали, и он поспешил присесть обратно на нары. Пальцы скользнули по предплечью, ощутили вспухшие следы уколов, затем коснулись многодневной щетины на щеке…